Над проектом «Панамский архив» больше года работали 380 журналистов-расследователей из 70 стран мира. Они представляли свои СМИ, а также Международный консорциум журналистов-расследователей (ICIJ) и Центр по изучению коррупции и организованной преступности (OCCRP). Совместная журналистская работа такого масштаба проделана впервые в истории. Спецкор «Медузы» Катерина Гордеева записала монологи четверых журналистов из России, участвовавших в этом проекте.
Роман Анин
«Новая газета»
Международный консорциум журналистов-расследователей (ICIJ) — глобальная организация, куда входят лучшие представители профессии со всего мира. Не то чтобы я считал себя самым лучшим, но в консорциум вхожу. И этим очень горжусь.
Нынешнее расследование — не первое, в котором я участвовал. Но все, что я участвовал до сих пор, в десятки раз меньше нынешней истории.
Как я понимаю, история «Панамского архива» началась с того, что немецкая газета Süddeutsche Zeitung получила документы, объем и масштаб которых был настолько впечатляющим, что стало понятно — в одиночку не справиться. И Süddeutsche Zeitung обратилась в ICIJ с просьбой помочь обработать и верифицировать полученные документы. И тогда были привлечены журналисты-члены ICIJ по всему миру, чтобы принять участие в этом проекте. «Новая газета» стала российским партнером расследования.
Всей историей в России занимались четыре журналиста: Мика Великовский, Олеся Шмагун, я и Роман Шлейнов. В нашей команде мы работали с Микой и Олесей, у нас была такая мини-редакция. Никакого четкого разделения кто кем занимается, не было. Как не было и поручения от кого бы то ни было из ICIJ, от «Новой» или Центра по изучению коррупции и организованной преступности (OCCRP), который тоже был партнером расследования.
Правила работы для всех нас были простыми: ты журналист, пишешь о том, что интересно тебе и твоим читателям. Разумеется, я понимал, что нам здесь интересны наши чиновники. Мы выбрали те истории, которые нам показались важными и год этим занимались.
Совершенно неправильно говорить о том, что расследование началось с России. Оно сразу началось со многих государств. На первых же наших встречах шла речь о чиновниках из многих стран: в файлах уже были данные об Украине, Египте, Бразилии, Китае. Российские чиновники всего лишь шли через запятую в этом длинном списке. Истории действительно впечатляющие!
Могу сказать, что на сегодняшний день опубликовано далеко не все — ни в том, что касается России, ни в том, что касается остальных стран. Просто бумага и даже онлайн — не резиновые. Все сразу поместить не получается. Будут еще важные части нашего расследования как о России, так и о наших соседях: впечатляющие документы есть, например, по Украине и Азербайджану.
380 журналистов, участвовавших в расследовании, — это огромная команда. Представить себе летучку, в которой все участвуют, невозможно. Но таких летучек и не было. Впрочем, особо детективных историй с явками и паролями тоже не было; мне нечем особенно впечатлить. Была пара интернациональных встреч журналистов, которые участвовали в проекте. Они нужны были скорее для знакомства и координации действий. В основном вся кооперация проходила с помощью онлайн-платформ, которые были специально для этой истории разработаны и которые, надеюсь, будут использованы в дальнейшем, поэтому подробно о том, как это все функционировало, я не могу рассказать.
Россия — единственная страна, в которой на результаты нашего расследования реагируют, исходя из каких-то конспирологических теорий. Но если посмотреть на ситуацию здраво, то в расследовании участвовали журналисты из 70 стран, объединить их ради достижения сомнительных целей или манипулировать ими — нереально. Россия и российские чиновники — единственные, кто кричит о спланированной атаке, забывая, что расследование касается и других стран, в числе которых и недруги, и друзья России, и те, с кем Россия воевала, и те, с кем пытается дружить: Великобритания, Исландия, Китай, Бразилия, Австралия и Украина. Прослеживается какой-то конспирологический принцип? Нет. Принцип другой: в каждой из этих стран чиновники попались на офшорах. И только в России в этом видят политику.
До самого последнего момента все происходило без лишнего шума. А потом, за определенное время до публикации расследования, мы отправили запросы в Кремль и по другим адресам. Там были конкретные вопросы по конкретным делам. И тут они, конечно, занервничали: в этом причина сделанных как бы на опережение заявлений того же Пескова.
Вообще-то расследование должно было выйти немного раньше. Дедлайн «съехал» из-за объема документов. Кроме того, некоторые новые файлы пришли только в марте. Нужно было время, чтобы обработать их и проверить достоверность изложенной в них информации.
Честно говоря, мы проделали огромную работу и, прежде всего, очень устали: последние месяцы приходилось работать без перерывов и выходных. Пока до конца я еще не осознал, что все закончилось, что мы эту работу сделали. Но я, конечно, понимаю, что был причастен к историческому делу и историческому расследованию. Это из той категории, когда говорят, будет о чем внукам рассказать.
Знаете в чем еще для меня важность этой истории — это очередное доказательство того, что миром правит не заговор, а случай. Вот случай: некто решил рассказать правду и поделился с журналистами Süddeutsche Zeitung документами. Мы ничего не знаем про этого человека, не знаем его мотивов. Но мы сделали свою работу: проверили достоверность этих документов и рассказали о них людям — это все, что от нас требовалось. Мне кажется, мы хорошо поработали.
Роман Шлейнов
OCCRP
Я давно являюсь участником Международного консорциума журналистов-расследователей (ICIJ) и Центра по исследованию коррупции и оргпреступности (OCCRP). Вместе с другими журналистами я работал над совместным расследованием ICIJ о контрабанде сигарет в 2008 году, еще когда работал в «Новой газете». Затем над проектом по асбестовой индустрии, которую ICIJ изучал в 2010-м. Занимался российской частью данных о владельцах офшоров, которые стали доступны Le Monde и ICIJ в 2013 году (уже в качестве обозревателя газеты «Ведомости»), российской частью данных о владельцах счетов в швейцарском отделении HSBC в 2015. И вот теперь принял участие в работе над российской частью проекта об офшорных владельцах, которые стали доступны газете Süddeutsche Zeitung. Немецкая газета поделилась данными с ICIJ, поскольку эти данные были огромны. ICIJ в свою очередь привлек OCCRP и десятки средств массовой информации по всему миру.
Я начинал работать с этой информацией еще как обозреватель газеты «Ведомости» и предложил «Ведомостям» поучаствовать. Проект был завершен уже без меня, но с моей помощью. Я считаю, что выполнил свои обязательства.
Для стороннего наблюдателя все то, чем мы занимались в течение этого года, — довольно скучно. Сидишь за компьютером, чертишь схемы и сопоставляешь данные. Затем отправляешь запросы, говоришь с людьми, если они соглашаются говорить. Вот и все. Никаких обязанностей тоже нет, каждый ищет интересных персонажей и истории, интересные для своей страны. Меня, «Ведомости» и «Новую газету» интересовали российские истории.
Сейчас раздаются голоса, что публикация расследования, якобы к чему-то приурочена. Кто-то говорит, что к выборам. Но к выборам все приурочено только у политиков. Это в их понимании весь мир вращается вокруг их выборов. К счастью, это не так. Наш дедлайн определялся тем, когда мы успеем разобраться во всех этих массивах информации.
Если долго интересоваться теми, кто скрывает какую-то информацию, наверное, можно научиться не допускать утечек. Журналисты-расследователи — люди сознательные. Никаких утечек в этом расследовании допущено не было.
Не секрет, почему такие документы интересны. Ими интересуются налоговые органы почти всех стран, особенно во времена экономических кризисов. Ищут уклонистов от уплаты налогов среди своих граждан. Соответственно, такие данные утекают и будут утекать все чаще из контор, которые помогают гражданам скрываться за офшорами, трастами и фондами.
Но ни на какую реакцию я давно не рассчитываю. В России и в остальном мире реакция будет разной, и это понятно. В Панаме говорят о преступлении (поскольку регистрация непрозрачных компаний — это их хлеб), в Европе будут проходить официальные проверки и расследования, не уклонялись ли люди от налогов, если в списках офшорных владельцев окажутся политики или статусные государственные лица — у них будут серьезные проблемы. А у нас, как обычно, будут твердить о «западной провокации», просто потому, что ответить нечего. Наши политики и государственные деятели со времен СССР так и не выучили других слов.
Олеся Шмагун
OCCRP
Я присоединилась к расследованию летом 2015 года, работать в российской команде меня позвал Роман Анин, журналист «Новой газеты», мой коллега по OCCRP.
Это был не первый опыт моего участия в международном расследовании. Обычно мы делаем истории и публикуем их одновременно в «Новой газете» и на сайте OCCRP. Но, конечно, в таком масштабном расследовании мне еще не приходилось участвовать.
Основная задача нашей российской команды заключалась в том, чтобы, прежде всего, определить какие важные и общественно значимые россияне упомянуты в документах и о каких связанных с ними финансовых манипуляциях идет речь. Между собой мы разделили людей, которых мы пробиваем. Я занималась депутатами Госдумы и представителями Совета Федерации.
Многое появлялось, что называется, по ходу работы. Какой-то общественный или политический деятель делал вдруг громкое заявление или как-то иначе привлекал к себе внимание. И нам приходило в голову посмотреть, а нет ли его в нашей базе. Параллельно шла работа над главной историей расследования.
ICIJ, надо отдать ему должное, провело гигантскую работу и сделало все возможное для того, чтобы максимально упростить и сделать комфортной работу журналистов, участвующих в расследовании. У нас было две основные рабочие платформы. Та, через которую мы получали доступ к информации (если попытаться объяснить, то это такой поисковик, локальный Google, по документам, которые легли в основу расследования). И та, на основе которой мы координировали расследование, обменивались данными: это выглядело как форум, журналисты могли попросить помощи коллег, поделиться находками, посоветоваться.
Очевидно, что дедлайн нашего расследования не имел никакого отношения к России и событиям в ней. Он был известен заранее, но несколько раз передвигался — мы не справлялись с объемом информации.
Все это время мы старались как можно меньше думать о том, что произойдет после публикации расследования, о том, как и на что это повлияет. В конце концов, это не наша работа. Я вижу свою роль в том, чтобы проверить как можно большее количество документов и сделать их содержимое доступным для как можно большего количества людей. Все. А уж как все это аукнется, отзовется… Увы, в России многое невозможно предсказать. Кто мог подумать, чторасследование ФБК о том, что жена генпрокурора ведет бизнес с главой российской банды века окажется так легко забытым и почти что ни на что не повлияет? Предугадать такую вялую реакцию было трудно.
Разумеется, в нашем расследовании речь идет не об убийствах. Здесь речь о коммерческих преступлениях. Но мне кажется, гражданам страны важно знать, как и на чем зарабатывают те, в чьих руках власть.
Никаких специальных бумаг, запрещающих мне что-то делать или заставляющих, наоборот, действовать каким-то определенным образом, я не подписывала. Мне с самого начала казалось, что это огромная журналистская удача — оказаться в подобном проекте. Как и все остальные участники, я понимала, что важно, чтобы наша история прозвучала громко и внезапно для всех.
Я не знаю, кто тот человек, с которого все началось, кто передал документы Süddeutsche Zeitung. Но сомнений в том, что эта история имеет огромное общественное значение, у меня нет.
Я довольна проделанной работой и горжусь ею. Оказаться в таком проекте — огромная журналистская удача. Но теперь есть чувство растерянности: непонятно, какая история может быть сопоставима с этой.
Дмитрий Великовский
OCCRP
Для удобства журналистов, которые работали над этим глобальным расследованием, ICIJ создало универсальную платформу: прежде всего — это база, к которой прикручен поиск по всем, имеющимся в арсенале команды, документам. Разумеется, существовали некоторые внутренние ограничения, касающиеся того, какие документы и в каком виде можно публиковать — это связано и с содержащимися в них персональными данными, и с необходимостью обеспечить безопасность источника утечки. Со всеми журналистами, которые участвовали в расследовании, проговаривали эти «правила игры», существовала универсальная памятка, которая была написана не в форме приказа, а как памятка-просьба. И там как раз говорилось о том, как работать с поиском, с платформой, с самими документами. Но никаких жестких условий, рамок или ограничений не было.
Мы весь этот год были как будто бы в одной редакции дружественно настроенных людей, которые объединены общим делом и целью. И неважно, что многие из этих людей никогда не виделись, не были знакомы и, возможно, никогда не узнают друг друга. Причастность объединяет. Было ощущение или, точнее, надежда, что никто из этих людей не будет подличать. Поэтому и не было нужды ни в каких письменных обязательствах, которыми так часто связывают своих сотрудников большие корпорации, где работа основана не на общности мотивов и интересов сотрудников, а на чем-то другом, постороннем.
Ощущение команды не покидало меня весь этот год.
Разумеется, прежде всего, в документах, которые оказались у нас в распоряжении, нас интересовало все, что касается России. Но это нормально. Австрийцев интересовала Австрия, бразильцев — Бразилия, украинцев — Украина. Возможность разобраться, как устроена коррупция в твоей стране, кто из госслужащих замешан в противозаконной или сомнительной деятельности — серьезный мотив для журналистов. Я думаю, так был мотивирован каждый участник в расследовании.
Желанием не навредить этой общей цели объясняется отсутствие сливов за весь этот год. Был изначальный дедлайн, была изначальная цель. И было большое желание ее добиться. Убить эту мотивацию — значило бы поступить бесчестно.
Разболтать кому-то что-то о ходе расследования по дружбе или за разговором — это хвастовство. Хвастовство — вещь одноразовая. Попытка прославиться таким образом — на грани геростратства. На одну секунду человек прославится — смотрите, что у меня есть — но запорет огромное общее дело. Зачем?
Мне кажется не очень корректным теперь говорить, кто и чем конкретно в нашей команде занимался, кто и какую часть расследовал. Важные вещи делали все вместе. Конечно, конкретные тексты писались конкретными людьми. Но все расследование — результат общей работы.
Я старался не думать о последствиях этого расследования весь год, пока оно длилось, не думаю и теперь. Мой долг как журналиста — сделать все, что в моих силах. В интересах общества, для истории, из профессионального честолюбия.
Перевернется после этого мир или написанного никто не заметит — это вне моей компетенции.
Мне кажется, в России довольно сложно предсказывать реакцию на подобного рода расследования. В странах, где существуют сильные гражданские институты и тесное взаимодействие власти и общества, реакцию предугадать проще. Например ту, которую вызвало расследование у премьер-министра Исландии. В России же гражданские институты достаточно слабы, многим гражданам — все безразлично, а у высших руководителей в руках сконцентрировано слишком много силовых, финансовых и медийных ресурсов.
У этой нашей работы, вероятно, будет какое-то продолжение. База, с которой мы работали — огромная. Мы продолжим ее изучать, и, по мере обнаружения историй, представляющих общественный интерес, продолжим публиковать их.
Возможно, подобные расследования создают для тех, кто ими занимается, некоторые дополнительные риски. Но есть вещи, мимо которых, будучи журналистом, пройти никак нельзя: ты должен рассказать людям то, что стало известно тебе. Полагаю, что принимая решение участвовать в этом расследовании, все журналисты со всего мира руководствовались именно этими профессиональными принципами.
