После инсценировки убийства журналиста Аркадия Бабченко глава международной неправительственной организации «Репортеры без границ» Кристоф Делуар высказал недовольство этой историей и назвал ее «новым шагом в информационной войне». Редактор «Медузы» и ведущая этического подкаста «Дело случая» Екатерина Кронгауз поговорила с Делуаром о том, как эта история может изменить журналистскую этику и характер ведения информационной войны.
— Когда оказалось, что убитый во время покушения журналист Аркадий Бабченко на самом деле не убит и все это было якобы спецоперацией спецслужб, многие испытали сложную гамму чувств. С одной стороны, уж лучше пусть врут, чем убивают. С другой стороны, ощущение, что тебя обманули, тоже далеко не всем нравится. Вы высказались довольно однозначно — вы считаете эту историю недопустимой. Почему?
— Потому что эта история создает впечатление, что журналисты могут участвовать в жизни спецслужб, взаимодействовать с ними. Это очень плохо. Особенно в контексте безопасности журналистов и свободы прессы в России, на Украине, во всем мире. Государство не должно придумывать такое, не должно выносить это на публику, потому что теперь мы все чувствуем, что нас могут предать.
— Как надо защищать журналистов в таком случае? Кто должен обеспечивать их безопасность, если не государство и спецслужбы?
— Я не говорил, что государство и его спецслужбы не должны защищать журналистов. Вопрос в том, что они должны защищать, а не врать. Убежден, что целью этой лжи не была защита Аркадия Бабченко. Мы не получили никакого объяснения того, как именно инсценировка его смерти защищала его. Если они знали, что на него будет покушение, защитить его можно было бы иначе. Пусть спецслужбы отслеживают разговоры потенциальных киллеров, пусть они защищают Аркадия, отправив его в безопасное место. Но для его защиты точно не было полезно инсценировать покушение. Это не имеет никакого смысла. В этой истории вообще очень много нерационального, много вопросов без ответов.
— Но ведь такая практика существует. Инсценировка убийства помогает взять не только исполнителя, но и организатора, заказчика. Просто в этот раз в инсценировке участвовал очень известный человек. Что меняет его известность и профессия, если сама практика инсценировок никого до этого не смущала? А если бы он был не журналистом, а политиком или известным ученым?
— То, что они [украинские спецслужбы] сделали, было неэффективным. То, что Аркадий — журналист… По сравнению с другими людьми есть небольшая разница — ведь создается впечатление, что журналист может участвовать во лжи. Если мы хотим завоевать доверие публики, мы никогда не должны участвовать в таких вещах. Я не говорю, что Аркадию не угрожали, — я этого не знаю, я не знаю, был ли заговор против него. Надеюсь, что журналистское расследование прольет на это свет в будущем. Но я не услышал ни одного хорошего довода, почему надо было публиковать фейк-фотографию с кровью. Как это конкретное действие помогло работе спецслужб и безопасности Аркадия?
— А как должен поступить журналист, к которому приходят и говорят: тебя могут убить, согласись на инсценировку смерти, это тебе поможет? Что бы вы хотели, чтобы он сделал? Он должен был обнародовать эту информацию?
— Я не знаю. Надо разбираться в каждом конкретном случае. Если журналисту угрожают и он считает, что стратегически правильно обнародовать это, — такое решение имеет право на существование. Если он считает, что ничего обнародовать не надо, а надо покинуть страну или нанять охрану, спрятаться где-то в деревне, — это тоже варианты. Разумеется, нет никакого единого правила — как надо принимать решение [в каждой конкретной ситуации]. Но точно не стоит публиковать фальшивые фотографии, фальшивые свидетельства и фальшивые обвинения в адрес другой страны. Как такое можно оправдать?
— Но Бабченко не считает, что это фальшивые обвинения.
— Я говорил об официальных лицах Украины.
— Но и украинские спецслужбы не думают, что это фальшивые обвинения.
— Они сказали, что Россия участвовала в убийстве. А этого убийства не было. Это фальшивое обвинение.
— Получается так.
— Я не защищаю Москву перед Киевом. Мы знаем, как грубо и жестко Россия ведет информационную войну. Мы знаем, что может делать пропаганда, как Россия обращается с независимыми журналистами. Но чтобы защитить себя [от российской пропаганды], нельзя использовать те же методы. Нельзя использовать официальную ложь, надо уважать журналистику и правду.
— Если выбор — правда или жизнь, должен ли журналист выбрать правду?
— Это не то, что я сказал. Я о другом. Где ответ на вопрос, почему такое манипулирование информацией было полезным для защиты жизни Аркадия?
— Вы говорили, что этот случай будет использоваться в информационной войне между Россией и Украиной, странами Запада. Как?
— Я думаю, что это облегчит войну, которую ведет Россия. Россия может сказать, что все журналисты, которые заявляют об угрозах в свой адрес, как Аркадий: «Они говорят, что их могут убить, но мы-то знаем, что это все фейк». А ведь в России цензура и жесткий контроль над медиа. Здесь журналисты сидят в тюрьмах, здесь принимаются законы против свободы прессы. И именно поэтому мы не должны вести себя таким образом, не должны давать России аргументы для оправдания того, что происходит в стране.
— Кажется, что журналистика слишком уж смешалась с акционизмом, политикой, с борьбой за равные права, движением против насилия. В итоге просто объективно что-то рассказывать уже почти невозможно.
— В мире много журналистов — мужественных, смелых и не боящихся говорить правду власти в лицо. Конечно, хотелось бы, чтобы они оставались в рамках профессии. Никого не сужу, но активистов от журналистики всегда можно записать в сторонники власти или в оппозицию — и к их словам сложнее будет прислушиваться, будет меньше доверия.
— Как сейчас выглядит журналистская этика? Случай с Бабченко повлияет на нее?
— Сейчас возник абсолютно новый информационный ландшафт — благодаря технологиям и глобализации распространения информации. Существует некое соревнование между лучшими образцами журналистики и рекламой, пропагандой, слухами. Поэтому вопрос доверия сейчас важен как никогда. Журналистика — это независимость, честные методы работы. Журналистику в современном мире может защитить только то, что она будет говорить только правду. И уж точно ее не защитишь ложью.
— А кто определяет, что этично, а что — нет?
— Зависит от страны, иногда от конкретных изданий. Конечно, есть определенные проблемы с тем, что в разных странах журналисты договариваются с властью. Но стандарты, которые гарантируют независимость редакции, журналистских методов и этики, существуют.
— Что вы думаете о журналистской этике в России? Как журналист может оставаться объективным и независимым в стране, где спецслужбы врут, людей сажают за посты и репосты в соцсетях, а медиа никто не верит?
— Я не могу судить отсюда. Я знаю, что есть очень мужественные, очень профессиональные журналисты, которые по-настоящему одержимы профессиональной этикой. Именно их мы должны защищать.
— Вам не кажется, что Аркадий Бабченко тоже мужественный и правдивый журналист?
— Да, конечно, я думаю, он очень мужественный, — нет сомнений. Его работа очень важна.
— Но он принял участие во лжи. Так, может, журналистская этика поменялась?
— Не думаю. Суть журналистики по-прежнему в том, чтобы говорить правду.
