За последний месяц аудитория сайта Ratel.kz в Facebook’е выросла на 30 процентов. Было шесть тысяч подписчиков официальной страницы, то есть постоянных читателей, — стало почти девять тысяч. Такая же картина в других социальных сетях, а еще републикации материалов ресурса в региональных газетах, многочисленные упоминания сайта в зарубежных СМИ и на трибуне ОБСЕ, флешмобы в поддержку, интервью…
Один осенний месяц вынужденного простоя дал небольшому сайту больше, чем два года кропотливой работы. И всё благодаря неизвестному «доброжелателю», приказавшему заблокировать Ratel.kz.
Именно в этом — из лимона у нас получился лимонад, — явно приободряя себя, пытался убедить меня главный редактор ресурса Марат Асипов. Но это юмор висельника. Понятно, что если на кнопку второй раз не нажмут, чтобы уже подключить сайты (кроме Ratel.kz, заблокирован еще Zonakz.net), то поддержка со временем сойдет на нет, упоминания сайта в контексте формальной критики «ситуации со свободой слова в Казахстане» станут рутинными и все не то чтобы забудут про «Ратель» и «Зону», но привыкнут к положению вещей. А писать регулярно бесплатные статьи в Facebook — занятие расточительное, которое позволить себе могут только казахские миллионеры-рантье и городские сумасшедшие.
Я примерно год назад писала о блокировках в Казнете колонку, главная мысль которой, как я теперь понимаю, была наивной. Я считала, что Интернет усложнил жизнь цензорам, — оказалось, всё намного проще. Я не учла, что в стране, где через закон легко перешагивают, — расправляться с сайтами в Интернете проще, чем с газетами. И ответ на вопрос, над которым многие гадают — кто приказал и за что? — важен, но важнее — что захотели и сделали. Заблокировали без суда и следствия.
С газетами и журналами («Республика», «Свобода слова», «Адам») приходилось что-то сочинять, перекупать (теперь мы знаем, что иногда весьма дорого, «Свободу слова» Гульжан Ергалиева продала, предположительно, холдингу Булата Утемуратова за 2,5 миллиона долларов), менять собственников, создавать карательные процессы, находя обиженных истцов, вчиняющих журналистам миллионные иски, — а тут никаких объяснений — был сайт, нет сайта — и концы в воду. Это самое грустное, что можно вынести из этой истории.
Есть еще один момент в разнице между печатной прессой и онлайн (о телевидении говорить не приходится, там давно всё мертво и стерильно). Не официально, разумеется, но кулуарно бытует мнение, что закрытие крупной оппозиционной газеты в Казахстане требует разрешения главного человека в стране. Говорят, все громкие репрессивные кампании против СМИ начинались с того, что кто-нибудь влиятельный — член семьи, олигарх, высокопоставленный чиновник — в общем, человек имеющий доступ к телу и пользующийся доверием, клал на стол президенту какую-нибудь публикацию доставшей его газеты и банально жаловался. Если ему удавалось убедить Его, то карательная машина включалась. На Гульжан Ергалиеву (по ее словам) жаловалась Дарига Назарбаева, на Марата Асипова в бытность главредом «Времени» — многочисленные бенефициары таможни «Хоргос», на «Республику», у которой была затяжная, растянувшаяся на годы борьба за существование, — и Имангали Тасмагамбетов, и Тимур Кулибаев, и много кто еще, о ком она успела написать. Всё это, конечно, по слухам, нас там не стояло, но суть не в том. В случае с Интернетом, судя по тому, что происходит, не требуется уже не только судебного решения или прокурорского предписания, но и вот этой жалобы «папе» и его позволения.
Человек, обладающий достаточным влиянием, способен решить проблему с журналистами самостоятельно и даже остаться при этом инкогнито. Таких людей, к нашему счастью, в стране не много, несколько человек, мы знаем их имена, и ситуация с блокировкой чем-то похожа на герметичный детектив: мы точно знаем, что убийца сайтов один из них. При желании, после каждой блокировки, можно даже обзванивать фигурантов списка «А» и спрашивать: не вы ли это нажали на заветную кнопочку?
За 25 лет казахстанская политическая элита так и не научилась адекватно воспринимать даже не критику, а, в принципе, любое независимое слово, малейшее проявление нелояльности. К системе в целом и к себе персонально.
Все эти годы были временем метаний от оттепели к резким заморозкам: вожжи то отпускали и редакции, с отличной от власти позицией, появлялись даже на телевидении, то вдруг пугались пары маргинальных газет, которые читала тысяча пенсионеров, и начинали закрывать всё подряд. Ведь что удручает не меньше — власть гоняется за фантомом. Не было и нет в Казахстане газет, сайтов, телевидения, способных влиять на миллионы и что-то менять. Что такое несчастные шесть тысяч подписчиков за два года?
Людей, которым действительно нужны все эти оппозиционные и независимые газеты и сайты, у нас ничтожно мало. Их нигде не бывает много, а у нас всего ничего. Большинство и не замечает, как из сетки телепрограмм исчезает какой-то канал, из киосков очередная газета, а в Интернете не грузится сайт. Большинство запросов в поисковиках в казахском Интернете — на слово «порно». Властям не о чем тревожиться с гражданами, у которых запросы так непритязательны.
Свобода слова в Казахстане — вопрос скорее экзистенциальный, нежели политический.
Но если бы возможность писать и говорить — совсем не имела смысла, то, попадая в Узбекистане в компанию хоть ферганских дехкан, хоть ташкентской интеллигенции, я бы не чувствовала так остро их депрессию и безысходность. Это не потому, что людям хочется выпустить пар, а негде (пресловутая формулировка социальных сетей: людям нужно выпустить пар!), а потому, что такова природа человека. Жить, когда тебя прижали к стене и заставили стоять на одной ноге, можно, но мучительно.
Загонять журналистов под крышу одного медиацентра, блокируя тех, кто предпочел остаться на улице, НПО — в альянс, перекрывая другим финансирование, и даже благотворительные организации объединять в ассоциацию под присмотром провластных дам из мажилиса и правительства, — в этом стремлении контролировать всё и вся уже трудно отличить инстинкт самосохранения власти от маниакальной навязчивости. Кто-то там наверху никак не может понять и признать, что мечта о полной, безусловной лояльности граждан призрачна, несбыточна и опасна. Потому что чем забитей и ничтожней население, тем тяжелее фига будет в их дырявых карманах.
