Мужество, с которым наш коллега, который часто писал и для газеты «Лица», Сыргык Абдылдаев, сегодня лежит в больнице, переломанный и порезанный подонками, достойно примера и восхищения.
Он не утратил чувства юмора, смелости, душевной свободы и трезвой бодрости рассудка. Рядом с ним – маленькая хрупкая супруга Рахат. Их браку – всего 4 месяца, и такое горе. В отдаленной палате без номера – он один, но охраны милиция к нему так и не приставила. А ведь человека убивали с особым цинизмом и жестокостью. Но не добили. Не доубили. Милиция как будто знает, что не добили сознательно. Иначе, почему не приставила к журналисту охрану? Ведь если цель была убить, она, по логике, не исчезла. И дело, как объявили, под личным контролем министра Конгантиева.
«Пациент тяжело и безнадежно болен и находится в бессознательном состоянии», — такой диагноз поставил Сыргак нашей стране в одной из своих последних статей, и был абсолютно прав. С нами что-то творится. При Акаеве нас сажали. Сегодня нас убивают. Но можно ли убить всех, заткнуть всех, укатать в асфальт, пересажать? Для чего? Для того, чтобы спокойно спать, или, наоборот, уже никогда не спать спокойно в этой жизни, и гореть в адском аду – в другой?
Кто стремится нас всех напугать до чертиков? Заткнуть всем нам глотки? Раздробить нам пальцы, переломать ноги, сломить психически, вогнать в депрессию?..
А мы по-прежнему боимся только Бога.
Рассказываю Сыргаку, как теперь ко мне бесконечно звонят доброжелатели с просьбой беречь себя и быть осторожнее, писать осторожнее.
— В том то и дело, что со мной это сделали в том числе для того, чтобы напугать тебя… Представь, если бы это сделали с тобой, тут бы все на ушах стояли…
Да, определенно, напугать хотели не только Сыргыка. И не только газету «Репортер-Бишкек». Это было циничное и показательное преступление. Профессиональное и вызывающее. Как террористический акт, цель которого – посеять панику, страх в обществе, а точнее, в среде независимых журналистов и активистов отдельных партий.
О том, как это было, рассказывает сам Сыргык Абдылдаев.
— Расскажи, как все произошло. Это правда, что за тобой следили?
— Примерно в течение месяца я неоднократно замечал, что за мной ведется слежка. Как бывший чекист и разведчик я это обнаружил сразу. Могу сказать, что она велась крайне непрофессионально. По-разному. 3-го марта в 9 часов утра я позвонил Чолпон Жакуповой, договориться о встрече для интервью, и был у нее в правовой клинике «Адилет» в 11 часов. Когда, взяв интервью, я вышел оттуда, увидел машину, номера которой были заляпаны грязью. Машина стояла так, что в лобовое стекло отсвечивало солнце, и не было видно, кто в ней. Я специально встал рядом с машиной и посмотрел, кто там. На пассажирском сиденье сидел парень, который потом вышел из машины и пешком пошел за мной. Маленького роста молодой парень лет 25-ти в черной кепке с козырьком, такая жокейская с пуговицами наверху. Он нагло пошел за мной. Для того, чтобы проверить его, я сделал вокруг улицы Турусбекова 4 круга, и он кружил вместе со мной. Потом я пошел на Московскую-Манаса, чтобы сесть на маршрутку и поехать в редакцию. Туда к этому парню подъехала та же машина, и они уехали вниз по Московской. При этом пока я поддерживал визуальный контакт с ним, — он никуда не звонил. Исходя из характера наблюдения, я сделал вывод, что в данном случае следили не за мной. Предполагаю, что это следили либо за самой Жакуповой, либо у нее ждали еще кого-то…
— То есть, по-твоему, эти люди не связаны с теми, кто хотел тебя убить?
— Думаю, нет. Это совпадение. Я приехал в редакцию, и спокойно работал там, готовил интервью до 4-х, 5-ти часов. В 5 часов 25 минут ко мне на сотку позвонили с номера 312 90-98-91. Мужчина представился Султанбеком, голос у него был внушающий доверие, приветливый, попахивало интеллигентностью. Он сказал: я — политолог, у нас есть для вас интересные материалы об авиабазе Ганси, давайте встретимся. И попросил о встрече в 7 часов. Мы договорились встретиться недалеко от редакции, перед зданием бывшего техникума советской торговли (сегодня это университет) на пересечении улицы Фрунзе и Тоголока Молдо. У меня было еще 1 час 35 минут, и я стал дальше работать над интервью. Без пяти семь он звонит, и говорит, что задержится еще на 15 минут, едет с Ошского рынка. Во время второго разговора он спросил меня: как вы выглядите, то есть получается, что точной ориентировки на меня они не имели. Я сказал, что буду в очках, с сумкой. Думаю, что парень был наемник, который принял заказ через третьи лица, чтоб заказчика не зацепили.
— Ну, как и положено, если делается профессионально.
— Ну да, так и положено. В общем, он уточнился, и в 7-21 я успел посмотреть на часы, меня окликнули: «Сыргак-байке», после чего сразу же произвели захват левой руки, и на кыргызском кто-то сказал: он ваш. Потом что-то длинное черное замахнулось на меня, мне показалось, что это какая-то труба, теперь говорят, что это камень был завернут в темное полотенце. Все, что они со мной проделали, они проделали за одну минуту. Так работают только профессионалы. Потеря сознания у меня была небольшая, но из-за шока я не так сильно чувствовал боль.
— Сколько человек их было?
— Их было четверо. Двое меня резали, двое ломали кости.
— 21 ножевое ранение. Они стремились ударить в сердце?
— Нет. Я прикрывал область живота и легких руками, поэтому они руки раздробили. И еще я помню, как мне делали так называемую растяжку – голову к земле, а руки тянули вверх. В общем, порвать хотели. Кроме того, могу сказать, что кости так ломают только на зоне, и ножом кололи в одни и те же места.
— Какова была цель? Ведь если хотели бы убить, убили бы.
— Ну да. Хотя иногда мне кажется, что я уже не жилец, приговор мне вынесен. Может, они рассчитывали, что я там в луже крови умру. Потому что потерять два литра – этого обычно достаточно. А я и потерял столько. Перед ними стояла задача – совершить акцию устрашения. Думаю, что это не «правительственный план», это разработка моих бывших коллег – чекистов, политтехнологов.
— Это действительно вызывающая акция. Образно говоря, можно сказать, что это проделали «средь бела дня на глазах у множества людей». Семь часов. Еще детское время. Все идут с работы. Перед зданием вуза, где должно быть много студентов, преподавателей.
— Да. Там в ряд стояли таксисты, все киоски работали и рядом, и напротив. При мне на лестнице у колонн стояло четыре человека.
— Как ты себя вел? Кричал, звал на помощь, сопротивлялся?
— Когда я от боли очнулся, стал кричать: «Ребята, за что?». Но я сразу вспомнил, как нас учили, что в таких случаях лучше не сопротивляться, иначе агрессия бьющего возрастает в разы. Поэтому я в принципе расслабился, выполнял то, что они требовали.
— Что они произносили? Не сказали, за что, от кого?
— Нет, один голос спокойно отдавал команду: «Бей сюда. Бей сюда. Бей в мослы». В один момент я сказал: «Ребята, все, я умираю», и закрыл глаза. И тогда голос сказал: «Все. С него хватает». Они кинули мои руки, и удары прекратились. Потом я уже слышал вопли, крики. Наверное, люди так реагировали после того, как они удалились.
— Кто вызвал скорую?
— Я даже не знаю. Кстати, я потом думал, меня спасло еще то, что больница скорой помощи там недалеко находится. Если они рассчитывали, что я умру от потери крови, то выбор места был их ошибкой с точки зрения того, что скорая быстро приехала. Думаю, я чудом остался в живых, я должен был сыграть в ящик.
— Если Бог не захочет, человек не умрет.
— Я бы назвал это политическим садизмом. Они меня не резали, а кромсали. Они передавали привет всем вам: журналистам, политобозревателям, политологам, и политикам – лидерам оппозиции.
— И тем мальчикам, которые вокруг них крутятся, в штабе «Ата-Мекена», например, как крутился там ты.
— Да, и им тоже. Акция устрашения, в публичном месте, в присутствии очевидцев, свидетелей, которые должны были поставить фоторобот. Заказчики через вторых-третьих людей работали.
— Ты же вроде не писал ничего из ряда вон выходящего. Как сказал Секретариат президента: «его материалы отличались сбалансированным подходом»… Ты не связываешь это с каким-то конкретным материалом?
— Даже не знаю, может, и подобрался к кому-то близко. О чем я писал? Об авиабазе Манас, о российском кредите, о пропаже Шаботоева и сына Жеенбекова. Но там вроде ничего нового раскопать мне не удалось. Вряд ли это связано с чем-то конкретно, и я не придаю лично своей персоне такого большого значения, скорее, меня выбрали как показательный образец. Хотя похоже было, что на меня искали какой-то компромат.
— Почему ты так думаешь?
— Во-первых, следили. А недавно пришли к нам на квартиру матери, где я живу. Жена открыла, говорят перепись, а перепись ведь официально еще не началась. Расскажи сама, Рахат (обращается к жене).
Рахат:
— Пришел какой-то молодой парень лет 20-25. Я отказалась отвечать, почувствовала что-то подозрительное. Сказала, что я квартирантка. Он стал расспрашивать, а где хозяйка, когда она будет, и сколько платите – то есть вопрос явно не по теме. Сейчас следствие начинает копаться в моем досье. Выходят на бывшую жену. Может, пытаются увести следствие с политики на бытовуху, или на бизнес-характер. Но бизнеса у меня не было и нет.
— У тебя ничего не пропало, во время нападения они не забрали что-нибудь?
— Нет, им ничего не надо было. Даже сотка осталась при мне целой. У меня было всего 8 сомов на дорогу, часы на руке отцовские, они поломались, пачка сигарет. Живу я крайне скромно. Мотив для грабежа отпадает.
Бермет Букашева, «Лица», № 8 (182) 12 марта 2009
P. S. Всего за двадцать дней случившегося Депутат Жогорку Кенеша Алишер Сабиров предложил увеличить срок лишения свободы в случае убийства журналиста. «При такой важной общественно значимой миссии, журналист по-прежнему остается самым малозащищенным профессионалом, нуждающимся в поддержке», — сказал он своим коллегам. «У нас есть уголовная статья “посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля”: наказание от 12 до 20 лет, – говорит депутат. – Аналогичная норма необходима и для защиты журналиста. Они тоже выполняют общественную миссию и каждый журналист – это общественный деятель».
Источник: http://www.tazar.kg/news.php?i=»10125
