Трагедия «Зимней вишни» вновь поставила вопрос о том, зачем лезть с камерами и диктофонами к родственникам погибших.
Здравствуйте, дорогие коллеги, пишу вам из Кемерова. Вы, конечно, в курсе, что там произошло. И, конечно же, читали многочисленные свидетельства родственников погибших, взятые по горячим следам. А некоторые из вас — брали их сами. Свидетельства эти. Брали, компоновали, выдавали в эфир, в сеть и на полосы.
Давайте я расскажу, что — по моему мнению — можно и нужно делать, если вы находитесь в центре трагических событий, и вам вдруг попался кто-то из тех, кто потерял своих.
Такого человека надо выслушать. Принести ему чаю. Либо раздобыть иных напитков. Рассказать пошлый анекдот, чтобы вывести из ступора. Отвести за ручку к нужному чиновнику либо волонтеру, если успел с ним познакомиться. Извиниться, отойти, познакомиться с нужным чиновником либо волонтером, а потом отвести человека к нему за ручку. Либо наоборот: привести того к пострадавшему — потому что и чиновники, и волонтеры тоже люди, и тоже хотят чаю. А в особенности — иных напитков. Вы удивитесь, но вокруг них примерно тот же ад и шандец, что и вокруг пострадавшего; да, даааа. И очень, очень нужно напитков, но нельзя, но никто же не увидит, поэтому быстренько, даже быренько, и печеньку, и жвачку, и какие вопросы.
Нужно сделать и это, и многое другое. В конце концов, это у тебя журналистская ксива, а не у него. Это у него погиб родной, близкий, любимый, а не у тебя; молись, дурак, о своем счастии безмерном. Ты тоже на месте, ты тоже в аду, ты, как и он, в центре инферно — но с полномочиями, с правом требовать и уговаривать, с федеральным законом о прессе за спиной.
Так делай же что-нибудь для тех, по кому шандарахнуло не вчуже, как нежного тебя. А напрямую. В лоб. В сердце. В пах.
Делай все. Кроме одного: не выноси услышанное тобой от убитого горем человека в эфир, в сеть, на полосы. Считай, что, выслушав человека, ты что-то добавил к пониманию того, что произошло. Ты сам. К твоему собственному пониманию трагедии. И хватит с тебя.
Все остальное — твое доброе дело. Вполне возможно, мешающее тебе делать основную работу. Твоя мицва, если ты иудей. Твой закят, если исповедуешь ислам. Но к материалу как таковому это дело отношения, к твоему несчастью, не имеет; такая инфа.
Кстати, об инфе. Той, которую ты получил от человека, только что пережившего трагедию. Потерявшего родного, близкого. Отдельно — ребенка, коль скоро дети в нашей цивилизации считаются наособицу от прочих жертв.
Ты хочешь поставить на полосу сведения о том, каким хорошим человеком был покойный? Ну так вспомни о том, что плохие люди тоже не должны сгорать заживо там, куда они пришли купить какую-нибудь фигню либо посмотреть мультик. В этом случае и те, и другие равны.
Ты хочешь услышать жалобы человека, у кого только что убило родных? На спасателей, на полицию, на жизнь проклятую в Россиюшке, на конкретного губернатора, на еще более конкретного Путина, на Обаму-чмо… Стоп, там другое чмо, там почти везде другое чмо. Ну неважно, неважно — реально хочешь?
Так выслушай. И если тебе повезло настолько, что у тебя никто и никогда не погиб, — представь себя в той же ситуации. На минутку, на секундочку. Прикинь, что бы в этой ситуации говорил ты. И подумай хорошенько, стал бы ты выносить это на полосу. И сколько бы ты из сказанного перед выносом на полосу отфильтровал.
Наверное, много. А скорее всего — все. Не хватит тебе после фильтра даже на новостную заметку, если честно.
А теперь вернись к этому человеку. У которого в голове нет ничего, кроме огромного, все на свете подавляющего горя. И пойми, что у него в голове. Не больше, чем у тебя, такого профессионального и умеющего обращаться со словом. А скорее всего — и меньше.
Кажется, это и называется эмпатией. Включи эмпатию. И еще раз подумай, следует ли выносить поток обезумевшего от горя сознания — на полосу.
Однажды я выступал с этими тезисами перед коллегами. Это был Владивосток, любимый мой город. И был там Владивостокский медиасаммит — идеальное место, чтобы перезнакомиться с коллегами из России, что за Уралом с той стороны. Идеальное лето, прекрасный контекст: в зале — и в информационной повестке — все живы. Самое время толкнуть телегу о том, что ни в коем случае не надо вязаться к родственникам погибших, когда работаешь на месте трагедии.
Когда пришло время вопросов, поднялся коллега. И сообщил, что ему недавно поручили позвонить вдове капитана. Не морского, а сухопутного, армейского. Звание такое — капитан. И вот коллеге поручили позвонить вдове капитана, которому на учениях снесло голову при повороте танковой башни.
«Что вы хотите узнать у вдовы?» — спросил я. «Сведения о ее самочувствии? Мнение о современном состоянии российской армии и ее бронетанковых войск? Ее претензии к мирозданию — сразу все, сразу после того, как у человека погиб муж?»
«Так мне сказал редактор», — ответил коллега.
Я напомнил коллеге, что у него тоже есть право голоса. Что мой, допустим, максимум за последние двадцать лет — редактор отдела. Но и коллеги из моего отдела посылали меня, если я нес какую-то явную херню под видом редакционного поручения (часто по размышлении зрелом так и получалось: ага, она, родимая). Да и я посылал начальство, если оно требовало чего-то подобного от меня и отдела в целом. И ничего, не облупилось.
Понимания — ноль.
«Может, у вас холдинг? — осенило меня. — Нынче принято заводить холдинги: сайт, газета, ТВ, радио. Может, у вас в холдинге для фонотеки радиостанции требуется сэмпл всхлипа? Рыданий? Вы скажите, я пойму — вы ЭТО хотите услышать от вдовы?»
Я пережал, признаю сразу. Надеюсь, однако, что и до коллеги дошло то, что некогда дошло до меня, побывавшего на нескольких войнах и на бессчетных российских трагедиях последних двадцати лет.
Что те, кто потерял родных и близких, заслуживают уважения. В нашем случае — отказа от приставаний к ним. Навязывания своего прекрасного общества. Своих острых вопросов о жизни общества в целом — заданных, а особенно подразумеваемых. Своего гребучего сочувствия. Если, повторю, человек не подошел к тебе сам; но и тогда — смотри выше — он не твоя добыча.
Что любая трагедия — это вызов. В том числе для того, кто пишет, говорит либо снимает. Что надо придумать какой-то ход, воспользоваться каким-то приемом, измыслить свой, ни на что не похожий сюжет. Поверь, что, приложив голову, можно собрать больше читателей, чем коллега-трупоед. А если не получилось — просто спокойно жить и работать дальше. Осознавая, что твоя цель — прежде всего — не навредить. Особенно в том, в чем ты никогда не сможешь помочь.
Что эти плачущие либо наоборот, ушедшие в себя люди — кто угодно. Но не твой контактный зоопарк. Вроде того, что сгорел в «Зимней вишне». Может быть, звери тоже по-своему люди. Но вот люди — точно не звери. С ними так нельзя.
Так что и сам — не будь сукой, коллега.
