Мы знаем только то, что нам сообщают по «ящику», чуть больше знают те, кто что–то целенаправленно ищет во Всемирной сети, и все зависит от того, что когда–то кто–то выложил в Интернет. Но если область поиска ограниченна (в силу языка, традиций или других удобств), легко стать подобным флюсу Козьмы Пруткова.
В Кыргызстане, на информационном пространстве которого безраздельно господствуют российские СМИ и Интернет–сфера которого тоже сильно завязана на “Рунет”, сложилась картина, когда любое мнение, пришедшее с Запада, считается большинством изначально лживым, лицемерным и провокационным, а все, что исходит из Москвы, чуть ли не истиной в последней инстанции.
Но сформированная на сегодня информационная ситуация культивировалась достаточно целенаправленно и терпеливо долго — еще президент Аскар Акаев был “вынужден добровольно” согласиться платить за распространение сигналов основных российских телеканалов на территории Кыргызстана из кыргызского госбюджета. Следующий президент в проблему не особенно вникал, однако постановил выделять на это 10,3 миллиона сомов в год. Но ушлые руководители сферы кыргызского телевидения и связи умудряются сейчас тратить по 50 и более миллионов в год из наших с вами карманов, так что пропаганда вкупе с коррупцией делают свое дело — нам ближе и понятнее то, на что мы сами тратим средства. Еще Лев Толстой говорил, что человек больше любит не тех, кто ему когда–то помог, а тех, кому он сам помогал.
Российская журналистика имеет свои особенности, и одна из ее давних традиций — все разжевывать и ставить на место, объяснять читателю, куда его мысли должны двигаться, и добиваться этого, доводить все до нужного итога и выводов, что, наверное, было заложено еще во времена Герцена и Некрасова, редактировавших “Колокол” и “Современник”. Первостепенная тогда задача просвещения читателей и побуждения их к чему–либо актуальна и до сих пор, особенно в Кыргызстане, где она усугубляется тем, что почти каждый журналист, пишущий на кыргызском, мечтает стать писателем или поэтом, а журналистика — лишь промежуточная (причем — художественная) ступень к этому.
На Западе же журналистская деятельность с первых дней становления сопровождалась многочисленными судебными исками, поэтому репортеры там стараются не заходить так далеко и стремятся накопать больше фактов, предоставляя читателю возможность самому делать выводы, то есть перекладывают трудную задачу понимания на самих утопающих в море информации, а мнения и комментарии особо идентифицируются. В царской же России и в СССР было больше гонений, чем исков, что заставило и до сих пор заставляет одних журналистов все время оглядываться на власть, а других — на нее ожесточаться.
Российские телеканалы освещают последние события на Украине самонадеянно однобоко, лишь в последние недели стали появляться некоторые альтернативные мнения, но даже при этом никому с украинской стороны микрофон не предоставляется, причем выводы за читателей или зрителей делаются заранее.
Такой же пристрастностью страдают и украинские СМИ, которые имеют в принципе те же глубокие традиции, но поменяли знак после обретения независимости, а главной особенностью сообщений с обеих сторон становится безапелляционность выводов, когда того, чего мы не знаем, не существует.
Освещение тех же событий в западных СМИ не настолько черно–белое, и главную роль здесь играет то, что все они частные. Если коммерческая газета или телеканал что–то напортачат, это скажется на их репутации, что затем обязательно отразится на рейтингах и намерениях рекламодателей. Такой подход тоже иногда приводит к эксцессам — достаточно вспомнить историю с отставкой шеф–редактора службы новостей CNN Исона Джордана в 2005 году, но в целом слово предоставляется обеим сторонам конфликта.
В начале 1990–х годов, когда я только начинал работать на радио “Свобода” в Мюнхене, однажды Майра Якупоглу, многолетний бессменный модератор кыргызских программ, позвала меня и сказала: “Нарын, готовься, тебе сейчас придется очень быстро бежать в мастер–контроль”.
Компьютеров тогда еще не было, программы записывались на магнитную ленту и должны были сдаваться в мастер–контроль, как минимум, за полчаса до эфира. Майра–эже что–то не успевала, судорожно резала и клеила ленту, наконец она закончила свою работу за 1–2 минуты до эфира. Я схватил бобину и побежал по длинным коридорам — здание было двухэтажным, с многочисленными ответвлениями — у раскрытой двери аппаратного центра уже ожидал, нервничая, немец–оператор. Когда я подбегал, он сказал только одно слово: “Kyrgyz?”. Я ответил: “Ja, Kyrgyz!”. Он схватил бобину, вбежал в комнату, где сидели другие операторы, выводившие в эфир программы разных служб с огромных, в рост человека, магнитофонов, вставил ленту в “кыргызский магнитофон”, закрепил ее и нажал кнопку — программа пошла в эфир ровно в назначенное время, секунда в секунду.
Еще когда бежал по коридорам, нервно думал, что получу нагоняй за опоздание, и мысленно готовился ответить, что не я ответственный за программу, что я просто журналист и так далее. Но сидевшие в зале операторы эстонской, армянской, румынской и еще не помню каких служб — все немцы — вместо того чтобы ругать меня, хором зааплодировали. Это для меня, проработавшего до того много лет в Москве в союзной Академии наук, было некоторым культурным шоком.
Подобная (хотя бы и внешняя) толерантность в Европе возникла не за один день и не за год. Когда в Европейском союзе или даже в Японии, где вопросы решаются непременным консенсусом и соблюдением многочисленных процедур, сейчас высказываются резкие оценки по событиям на Украине, это гораздо серьезнее, чем многим представляется.
В толерантных странах даже спортивные комментаторы футбольных матчей не говорят: “Наши забили гол”. Они нейтрально называют команды или имена игроков. Но, когда чуть ли не вся нация получает ярлык “фашистов” и “бандеровцев”, а все правительство называется “хунтой”, — это целенаправленная пропаганда. Степан Бандера, проведший более трех лет в фашистском концлагере и последователей которого сейчас приравнивают к “фашистам”, переворачивается, наверное, в гробу. Гораздо выгоднее для России было бы завоевать умы и сердца украинцев, чтобы они рвались не на Запад, а в Москву, тем более что в России украинцев больше, чем во всем остальном мире вместе взятом.
Конечно, у Запада в целом и многих стран и организаций, объединяемых понятием “Запад”, в отдельности, есть свои цели, которых они добиваются доступными им средствами (другой вопрос — почему другим это не очень доступно?), их за эти цели, средства и методы можно осуждать, но когда популярные СМИ легко и уверенно оперируют такими понятиями, как “фосфорные и кассетные бомбы”, или сообщают о распятии ребенка на рекламном щите, это уже перебор. В Кыргызстане после апрельских событий 2010 года тоже говорили о пулях со смещенным центром тяжести, однако никто на серьезном уровне этого не доказал.
Дабы понять, что происходит на Украине, полезно вспомнить трагедию на юге Кыргызстана в июне 2010 года, дополнив картину некоторыми гипотетическими событиями: в Бишкеке произошла смена власти (Майдан), и, воспользовавшись этим, некоторые южные регионы решили провозгласить независимость. Параллельно в анклаве Сох (Севастополь) и вокруг появляются “зеленые человечки” в военной с иголочки форме и с современным оружием, на фоне чего срочно проводится референдум, по просьбе трудящихся соседнее государство принимает в свой состав некоторые регионы (Крым) вокруг Соха.
Затем в Ошскую и Джалал–Абадскую области (Луганск и Донецк) через дырявую границу поставляется оружие, вплоть до ПЗРК, обладминистрации захватываются сепаратистами, а власти самопровозглашенных республик возглавляют офицеры службы разведки соседней страны. При этом телеэфир заполнен передачами из того же дружественного государства, все СМИ которого называют прибывший из столицы ОМОН карателями, а власти в Бишкеке — фашистами, потому что какие–то националистические лозунги против сепаратистов, наверное, неизбежно прозвучат, в связи с чем в ответ будет говориться об исторической справедливости: мол, чужаки–кыргызы прибыли сюда с Алтая. Продолжать до крушения иностранного авиалайнера не будем.
Запад можно во многом обвинять: обычно вспоминают военные вторжения в Ирак и Афганистан, гражданские войны в Ливии и Сирии, а также непременно пробирку с порошком в руках американского госсекретаря Колина Пауэлла, когда он, выступая с трибуны ООН в начале 2003 года, доказывал, что у Ирака уже есть оружие массового поражения. Но еще тогда его доводы там же, в ООН, разбил в пух и прах не восточный или азиатский политик, а человек с того же Запада — министр иностранных дел Франции Доминик де Вильпен.
В математике есть понятия “положительный ноль” и “отрицательный ноль”, которые можно применить и к некоторым общественным явлениям. К какому–либо результату или должности можно прийти сверху, с огромным накопленным опытом, но того же уровня иногда достигают люди или организации и страны, которые взбираются снизу, не имея особых заслуг и даже иногда случайно. Формально обоих можно считать равными, но подход с положительной стороны все–таки лучше.
Нарын АЙЫП, публицист.
