«Этими поставщиками информации оказываются обычные граждане – интернет-пользователи и обладатели фото- и видеокамер в мобильных телефонах, которые фиксируют события и (бесплатно) делятся контентом. Объективность перестала быть продаваемым достоинством журналиста», — отметил в интервью ВРС Олег Реут, российский политолог, специалист в области внешнеполитического анализа, член экспертного совета Центра интернет-политики МГИМО МИД РФ.
ВРС: Как вы понимаете медиативную журналистику? Есть ли она на самом деле?
Олег Реут: Признаться честно, в моём профессиональном вокабулярии отсутствует такое словосочетание. Однако смею обоснованно предположить, о чём идёт речь. В термине «медиативная журналистика» есть существительное «журналистика». Данная категория, используемая без уточняющих прилагательных, предполагает наличие некой абсолютной, настоящей, подлинной, истинной, классической, нормальной, безусловной, вневременной, всеобъемлющей, полноценной, равной, состоявшейся, сущностной, традиционной и универсальной журналистики. Введение прилагательных, своеобразное обрастание ими размывает сам феномен журналистики. Получается, что в той либо иной степени мы лишь пытаемся «добиться» собственного отличительного маркера, в том числе через процедуру деконструкции ключевого концепта «журналистика» и указания на то, что журналистики бывают разные и, следовательно, нуждаются в прилагательных.
Принципиально важно, что в своём феноменологическом пространстве, включающем эти прилагательные, концепт журналистики фиксируется исключительно с позиций наблюдения его употребления. Но любые прилагательные не затрагивают взаимоотношений творческого и ремесленнического начал журналистской деятельности. Не оспаривают процесс изменения функций современных медиа. Хотя, конечно, журналистика, лишённая абсолютов, представляет собой не менее загадочное для дискурсивных практик пространство. Именно так в своё время появилась журналистика факта, потом – журналистика мнений. Теперь есть основания говорить и о журналистике медиации, журналистике посредничества. Полагаю, что к этому термину стоит подходить инструментально и операционно. В одной ситуации он будет работать, в другой – совсем нет. Но сам термин исключать было бы неправильно. На пересечении ценностной и коммуникативной функций возникают каналы социального соучастия. Значит, при определённом стечении обстоятельств журналистика может быть «встроена» в медиаторские кампании. Насколько эффективно? Это уже следующий вопрос.
ВРС: Есть ли у вас примеры из вашей практики, когда журналистика помогла предотвратить конфликт?
Олег Реут: Здесь я был бы более категоричен и академически строг в отношении используемых терминов. Конфликт представляет собой противоборство двух или более субъектов, оспаривающих друг у друга распределение полномочий. Причины конфликтов описываются ресурсным и ценностным подходами. Конфликт из-за ресурсов – противоборство по поводу власти, собственности, богатств, авторитета, статуса, доступа к новым ресурсам. Конфликт из-за ценностей – противоборство идеологий, но чаще – нравственных убеждений. Из пяти элементов конфликта – источник, стороны, повод, цель, средства – журналистика может «подобрать» себе только два. Или быть средством взаимодействия сторон, или становиться стороной конфликта. Это «или-или» является принципиальным. Совмещение невозможно. Следовательно, медиативная журналистика вынуждена обязательно ограничивать себя тем, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не становиться стороной в противопоставлении интересов, мнений, взглядов и разногласий.
Если мы признаём, что журналистика не может быть стороной конфликта, а конфликт реально существует, то необходимо признать, что сама по себе журналистика, даже в навороченной медиативной оболочке не способна конфликт именно разрешить или, как вы спрашиваете, предотвратить. Но журналистика может многое. Например, преобразовать конфликт в такую форму, при которой он будет избегаться, откладываться или даже отрицаться. Конфликт может тлеть, может быть осуществлена его подмена или вовсе перемещение в другую область взаимоотношений сторон. Если же конфликт приобрёл конфронтационную форму, то журналистика может способствовать примирению, т.е. относительно быстрому изменению самой конфликтной ситуации.
В этом смысле мои «примеры, когда журналистика помогла предотвратить конфликт», связаны, прежде всего, с территориальными спорами. Посмотрите на официальные и неофициальные географические издания. Линии межгосударственных границ на картах России и, например, Японии, Грузии, Латвии и Финляндии совсем не совпадают, даже если они ситуационно кем-то признаются. Это не означает, что нет соответствующих территориальных конфликтов. Но они как раз оказываются предотвращёнными.
ВРС: Могут ли журналисты оставаться беспристрастными? Насколько их независимость влияет на конфликтную ситуацию?
Олег Реут: Извечный спор о колбасе и свободе, и их первичности по отношению друг к другу. «Прибыль превыше всего, но честь дороже прибыли». Без сомнений, обслуживающая или сервисная модель журналистики в значительной мере исключает возможность играть роль социального института, той самой четвёртой власти, осуществляющей независимый контроль за политическими институтами. Способность выполнять функции одной из структур гражданского общества может сохраняться только благодаря частной собственности. Вроде бы, классика жанра.
Но мы должны понимать, что сегодня журналисты уже утратили монополию на поставку информации. Этими поставщиками информации оказываются обычные граждане – интернет-пользователи и обладатели фото- и видеокамер в мобильных телефонах, которые фиксируют события и (бесплатно) делятся контентом. Объективность перестала быть продаваемым достоинством журналиста. Он уже не должен сообщать, он должен говорить! В этом смысле реально современная журналистика – уже не средство массовой информации, а средство ОТ массовой информации.
ВРС: Что, на ваш взгляд, необходимо сделать для того, чтобы журналисты почувствовали ответственность за то или иное освещение конфликта?
Олег Реут: «Посредничество», «прозрачность», «объективность», «независимость», «ответственность» – сложные, даже всё более усложняющиеся категории, которыми мы оперируем в своей профессиональной деятельности. Журналистика становится сложной. Сложное может представляться трудным для понимания или осуществления. Сложное может быть интересным, затейливым и замысловатым по форме. Но только к сложному, как к многообразному по составу элементов, отношений и связей, стоит реально стремиться.
Как уже отметил выше, если журналистика не превращается в сторону конфликта, то, значит, не затронуты её ресурсы или ценности. Она не может чувствовать нерва борьбы, остроты спора или даже внешне незначительных осложнений, испытываемых противоборствующими субъектами. Как в такой ситуации «чувствовать ответственность за освещение»? – довольно сложный вопрос. Но в первом приближении ответ на него стоит искать в плоскости соотношения желания эмоциональной окраски авторской позиции и необходимости сообщать только факты, которые при этом не оспариваются сторонами. Хотя то, что не оспаривается сегодня, уже завтра может превратиться в предмет конфликта, т.е. именно то, по поводу чего есть разногласия. Да, у журналиста могут быть свои идеологические и нравственные убеждения. Более того, просто существует культурная принадлежность. И в ситуации, когда кругом слышно: «Мы все разные», журналист не может воскликнуть: «А я — нет!».
